Избранные киносценарии 1949—1950 гг. - Павленко Петр Андреевич (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

Навстречу им человек в халате и докторской шапочке на седеющих волосах.

Ж е н щ и н а (сквозь слезы). Скажи, мил человек, здесь что ли покойницкая?

Б о т к и н. Нет, вам туда.

Они отходят. Слышатся всхлипывания женщины и успокаивающий голос:

— Ну что, мать, поделаешь, бог дал, бог и взял.

Боткин смотрит им вслед. Печальное лицо Боткина.

Лаборатория. Павлов записывает что-то за столом. Служитель Никодим подсовывает ему тарелку с едой. Павлов машинально ест. Усмехается:

— Твое дело, собственно, собак кормить.

Н и к о д и м (с угрюмой рассудительностью). Собака — она хоть лает. А вам не дай, так вы и три дня есть не будете.

Молодое щекастое лицо Никодима полно непоколебимого достоинства.

Согнувшись, Боткин спускается в подвал лаборатории. Навстречу ему порывисто встает Павлов:

— Наконец-то. Есть чем порадовать, Сергей Петрович. Такой опыт…

Б о т к и н (устало). Опыт… Хорошо, посмотрим.

Он садится у стола, опустив голову, и закрывает лицо руками. Павлов растерянно стоит над ним.

Б о т к и н. Вы меня извините, Иван Петрович. Я сегодня в нервах. У меня больной умер. И надо же, под Новый год.

П а в л о в. Но ведь вы спасли сотни, тысячи жизней.

Б о т к и н. Сотни спас, а эту вот нет… Бог дал, бог и взял… Нет, не бог, а я, Боткин. И к этому врач не смеет привыкнуть. Лучший врач России? Ни черта он не знает, этот ваш Боткин! Вас я не стесняюсь, как самого себя.

Пауза. Встав из-за стола, Боткин долго расхаживает по комнате. Маленькие окна полуподвала затянуты изморозью. Посреди комнаты висит лампа, отбрасывающая широкий круг света… Коренастый, широкогрудый стоит у стола Павлов, молча наблюдая за вышагивающим по комнате Боткиным. Позади него колбы, пробирки — нехитрое оборудование маленькой лаборатории. Из каморки сбоку выглядывают морды подопытных собак. Боткин, наконец, прекращает свое хождение. Стоит, задумавшись, усмехаясь чему-то своему.

Б о т к и н. Ну вот и останутся от меня капли доктора Боткина. И все… Я не о славе. Бог с ней. Но мы ведь практики. Мы видим следствия… А причины? Причины нащупывает кто как может. И как же все-таки мы мало знаем о человеческом организме… Ведь вы вот здесь, в этой лаборатории, два новых нерва в сердце открыли. И никто не подозревал даже, что они существуют. (Повеселев.) Да, да. Вы на верном пути. И уж так его и держитесь. Нервизм — это, знаете, столбовая дорога для физиолога… (Задумчиво.) Только вот уходить вам отсюда нужно…

П а в л о в (взглянув на часы). Нет, нет, ничего.

Б о т к и н (улыбнувшись). Я не о том. Тесно вам здесь. И рад бы держать… И нужны вы мне вот как… А не смею…

П а в л о в. Здесь у вас, в клинике, я многому научился. И я дорожу каждой минутой, проведенной с вами.

Б о т к и н. Тем лучше. Но как почувствуете, что пора… сами скажите… Опечалюсь, но провожу… И шапкой помахаю. (Взглянул на часы.) Батюшки, да ведь Новый год сейчас… Заболтал вас совсем… А спирт у вас есть?

Компания, приехавшая за Павловым, пробирается сугробами. Прильнули к маленькому окошечку лаборатории. Слышится возмущенная реплика Киечки:

— Ну, это уж слишком. Они ведь там пьют!

Боткин поднимает мензурку со спиртом:

— За вас, за ваши успехи. Вам, видно, многое дано. Но помните — с вас многое и спросят. И первый — я!

— Господа, что же это? Позвольте… — Никодим пытается оттеснить ворвавшуюся компанию.

Отстранив Никодима, молодежь гурьбою вваливается в лабораторию.

Пауза. Вдруг хором:

— С Новым годом! С новым счастьем!

Собаки откликаются ожесточенным лаем.

Д м и т р и й. Прошу извинить, профессор.

Б о т к и н. Ничего, ничего… Ваше дело молодое… Желаю счастья, господа!

П а в л о в. Сергей Петрович, куда же вы?

Б о т к и н. Спасибо! Привычка, знаете, ночной обход… А сегодня особенно.

Тихий заснеженный двор больницы. Высокий и прямой Боткин шагает к виднеющимся вдали корпусам. Идет снег…

Тяжелые белые хлопья свисают с деревьев Летнего сада. Занимается заря.

Павлов и Сима идут заснеженной аллеей. Как всегда, Павлов шагает широко и размашисто. Сима с трудом поспевает за ним.

С и м а. Ну вот и первый день нового года.

П а в л о в. Странно ведь говорят, Сима, — с новым годом, с новым счастьем! А ведь счастье-то должно быть одно. В чем, по-вашему, счастье?

Павлов резко останавливается.

С и м а (чуть улыбнувшись). Так сразу. Это трудно, Иван Петрович.

П а в л о в. По-моему, счастье — это знать и уметь.

Он все убыстряет шаг, как бы стараясь попасть в ритм быстро бегущим мыслям.

— Иногда я бог знает что возмечтаю, а иной раз такая неуверенность нападет… Надо приучить себя думать и ограничивать себя и тренировать волю, как мышцы. Вы занимались гимнастикой?

В глухой аллее целуются мастеровой с девушкой. Павлов и Сима мчатся мимо. Мастеровой усмехается, кричит вслед:

— Эй, на пожар, что ли? Так разве гуляют?

Павлов, промчавшись по инерции еще несколько шагов, останавливается, смущенно улыбается.

— Простите, ради бога. Я ведь, действительно, очень быстро хожу. Это помогает думать. Но ведь вы… ни разу не отстали. Дайте руку!

Он протягивает ей свою широкую мужскую ладонь. Сима чуточку испуганно смотрит на него и нерешительно, но покорно протягивает ему руку. И тут случается нечто совсем неожиданное. Павлов профессиональным жестом медика берет ее руку и, нажав большим пальцем вену, слушает пульс.

Налетевший ветер треплет волосы Симы.

П а в л о в. Никаких перебоев. А ведь мы очень быстро шли. Полный пульс. У вас превосходное сердце.

Оскорбленное лицо Симы. И тут Павлов неожиданно добавляет:

— Вы знаете, я не мог бы полюбить женщину с плохим сердцем.

Изумление, радость и какая-то растерянность на лице Симы. И и друг она весело смеется:

— Иван Петрович, миленький… да ведь вы же каламбурами разговариваете.

П а в л о в (очень смущенно). Возможно… но я, право, не хотел. Нам, кажется, сюда.

С и м а. Нет, в обратную сторону.

И вот притихший, смущенный Павлов уже медленно идет с Симой по аллее. Взглянув на Павлова сбоку, — он идет хмурый сосредоточенный, проклинающий себя за этот неожиданный каламбур, — Серафима сама тихонько берет его под руку.

Навстречу им идут мастеровой с девушкой. Радостью светятся их лица.

Шумят деревья в саду.

Квартира Павловых.

Ветер за окном. Капли дождя стекают но стеклу.

Вечер. Старинная фарфоровая лампа на длинной ножке освещает стол, на котором два прибора.

Немного постаревшая Серафима Васильевна сидит в кресле, накинув платок. Как и в большинстве петербургских квартир, осенью здесь холодно. Задумавшись о чем-то, Серафима Васильевна ежится под платком. Подошла к маленькому столику. Открыла альбом. Улыбнулась.

Вот Павлов в день их свадьбы.

Вот он в лаборатории у Боткина.

Серафима Васильевна и Павлов на фоне немецкого города.

— Мама!.. — слышится детский голос из соседней комнаты.

С е р а ф и м а  В а с и л ь е в н а. Ты еще не спишь, Володя?

Г о л о с  В о л о д и. Нет. А можно мне папу подождать?

С е р а ф и м а  В а с и л ь е в н а. Нет, Володенька, надо спать. Папа в институте.

Г о л о с  В о л о д и. С собаками? А я не боюсь собак.

Звонок. Серафима Васильевна радостно идет к двери. Володя в рубашонке выскакивает из детской.

Входит Званцев. Это еще молодой человек с большим выпуклым лбом и мягким, несколько женственным ртом. На его макинтоше и шляпе капли дождя.

С е р а ф и м а  В а с и л ь е в н а (удивленно). Глеб Михайлович? Что-нибудь случилось?